Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Страница 665

— Это вы правы, — согласился Осокин. — Пора к развязке, Прохор Акимович! Пора. Все от вас зависит.

— От меня не зависит! Когда зависело, не тянул, да — неудача. Второй раз рука не поднимается.

— И не поднимется, — заверил Осокин. — Попроще придется обойтись. Я вас не торопил, Прохор Акимович, вы имели возможность все обдумать и не спеша вникнуть в свои обстоятельства. Теперь я вас прошу отнестись к моим вопросам с полной ответственностью, в поддавки играть мы с вами не намерены!

Охрименко загасил сигарету, отошел от окна и сел на кровать. Мрачно взглянул на Осокина и покачал головой.

— И как вам, гражданин следователь, не надоест этакая канитель? Я все сказал без утайки. Все, что помню.

— Когда я думаю о вашем деле, Прохор Акимович, порой мне жаль вас, а как послушаю, так хочется на все махнуть рукой. Сами вы, Прохор Акимович, удавку на себе затягиваете!

— Говорил же, на ваш суд мне наплевать! — воскликнул Охрименко. — Я готовлюсь к суду божьему!

— Божьим судом, Прохор Акимович, ни я, ни вы не распоряжаемся. Вот относительно земного суда есть у меня для вас неприятная новость. Вынужден предъявить вам, гражданин Охрименко, обвинение в умышленном убийстве вашей жены Елизаветы Петровны Охрименко, совершенное с особой жестокостью.

— Пьян я был… — промямлил Охрименко.

— Это вовсе не облегчает предъявляемого вам обвинения, а, напротив, отягощает его.

— А мне наплевать! — повысил голос Охрименко. — Мне безразлично, чем вы меня отяготите! Нужно вам, чтоб я что-либо признал, считайте, что признал! Коли убита Елизавета, то убита! Это вам надо? Пишите! Охрименко признает, что убил жену! Вот вам и развязка!

— Это уже шаг вперед! Еще только небольшой шажок, но опять вперед! Вы, гражданин Охрименко, конечно, поняли, что следствие располагает неопровержимыми доказательствами вашей вины. Тут всякое признание или непризнание ничего изменить уже не может; Но вот мотивы преступления вами не прояснены, к тому же преступления очень и очень тяжкого.

— Зачем вам мотивы? — вскинулся Охрименко. — Какие тут могут быть мотивы, когда муж за измену убивает жену и сам стреляется? Вот они и мотивы!

— А разве другие мотивы исключены? Вы все время уверяли, будто потом все ваши действия уже не оставались в вашей памяти. Я вам напомню: перед глазами поплыли цветы и все смешалось. Вы немного артист, Охрименко! Но именно, что немного. Актер для дешевой мелодрамы. Я помню, каким жестом вы кинули в окно тюльпаны… Там, в трагичной обстановке, цветы и здесь, в палате, цветы. В общем, разыграли сцену возмущения тюльпанами. А кстати, кто их вам принес? Не поинтересовались?

— Никакого нет к тому интереса!

— Напрасно не поинтересовались. А вот я поинтересовался. Гладышева их вам принесла.

— Делать ей нечего!

— Да, работа не тяжкая. Но все же работа. Так вот, гражданин Охрименко, должен вам категорически заявить, что следствие вашему беспамятству в момент совершения убийства не верит! Я не верю, что вы стояли, застыв, как соляной столб, перед цветами на протяжении двадцати двух минут! Подсчитано, гражданин Охрименко, тщательно подсчитано, что с момента, как вы вошли в квартиру, и до первого выстрела прошло двадцать две минуты! Таким мощным гипнозом ни один букет цветов не обладает. Это одно соображение. А вот и второе. Ваша соседка по лестничной площадке Нина Борисовна показывает, что тогда же между вами и вашей женой произошло довольно бурное объяснение. И вы настолько собой владели, что даже поспешили включить радиоприемник, чтобы заглушить этот ваш семейный скандал. Следовательно, доказано с полнейшей очевидностью и другое: ни о каком провале вашей памяти и действиях в невменяемом состоянии не может быть и речи.

Что-то похожее на удивление мелькнуло во взгляде Охрименко, не сумел его удержать. Но промолчал, успел остеречься от лишнего вопроса. Но и Осокин не спешил.

— Эксперты вас, гражданин Охрименко, конечно, посмотрят, но никто не замечал, чтобы с психикой у вас был непорядок. Ни с чем не вяжется и ваша вполне хладнокровно исполненная симуляция самоубийства.

Охрименко с хорошо разыгранной досадой взмахнул рукой и проговорил:

— Катайте, катайте, что вам угодно! Мне все едино! Жалею, что рука дрогнула!

— Нет! Не дрогнула! — поправил его Осокин. — Не дрогнула, Прохор Акимович! Очень точно был сделан выстрел! Точно, расчетливо, совсем не пьяной рукой. Вы справедливо сказали в первую нашу встречу, что стрелять вы были отлично обучены…

— Можно подумать, гражданин следователь, что мы с вами уже на том свете, а не на этом! Вам, гражданин следователь, только и остается после своего заключения считать меня покойником!

— Это смотря после какого заключения! А заключение пока что таково: убив жену, вы решили симулировать самоубийство, чтобы избежать наказания или хотя бы его смягчить. Надо признать, что действовали вы в крайней спешке и не все просчитали. Для того чтобы создать иллюзию неудачного выстрела в сердце, вы левой рукой подтянули кожу на груди слева под выстрел и стреляли по касательной! Вот так!

Осокин повторил жест Лотинцева.

— Чудеса! — воскликнул Охрименко. — Вы мастер, гражданин следователь, показывать фокусы! Только в суде фокусы не проходят!

Осокин не среагировал на выпад Охрименко, он продолжал свои пояснения, приглядываясь к реакции обвиняемого, прикидывая, до какой черты он сохранит душевное равновесие, когда в его сознании сложится оценка, что дальнейшее препирательство бесполезно.

— Но вы не все рассчитали в спешке. Пуля пробила только кожу, и хотя выстрел имитировал сквозную рану, от него пуля лишь вонзилась вам в мякоть ладони левой руки. В этом и отгадка вашего приема. А вот и вторая ваша ошибка, Прохор Акимович! Паника вас не оставила и после того, как вы сделали выстрел. Очевидно, осенила мысль бежать… После выстрела вы подошли к окну. Это доказано, Прохор Акимович! Пятнами крови на ковре и ее потеками на стене под окном. Стало быть, пребывали вы и после выстрела в сознании, хотя и постарались изобразить его отсутствие, когда явились люди. Подчеркиваю, вы все время были в полном сознании, превозмогая немалую боль, и все видели, все фиксировали. Например, вы заметили, что вашу рану обмывала пожилая медсестра, даже четко ее аттестовали «старой ведьмой». Ведь она спешила и причинила вам боль только потому, что считала вас чуть ли не покойником…

— Брешет старуха! — сорвался Охрименко.

— Старуха? — переспросил Осокин. — Хм! Пожалуй, вы могли принять ее и за старуху… Эта медсестра действительно женщина пожилая. Я хотел бы, чтобы вы, наконец, все эти факты совместили в своем сознании и поняли бы, что игра в невменяемость и в потерю памяти вами проиграна. Стало быть, вполне логичен и наш вопрос: почему вы убили жену? Что вас толкнуло на столь дикое преступление? Только больше не прикрывайтесь ни своей ревностью, ни анонимными письмами! Да и они вовсе не анонимные!

— С подписями, что ли? — развязно спросил Охрименко. — Хотелось бы поглядеть на подписи.

— Всех трех писем автор один! Это вы, Прохор Акимович Охрименко.

Охрименко вскочил, на лице у него проступили красные пятна. Он выдернул рывком ящик в тумбочке и схватил сигарету.

— Такого анекдота я не ожидал! Наслышан, что следователи умеют шить дела, но чтоб так… Грубо!

— Да нет, Охрименко, — спокойно ответил Осокин. — Совсем не грубо! Очень даже просто. Следователь я молодой, и опыта у меня, конечно, не так-то много, но и моих возможностей достало, чтобы разобраться в ваших маневрах! Разговор этот у нас не первый и не последний, но хотелось бы предупредить вас, Охрименко, никто и никогда не заставит меня говорить, что я не хочу сказать, а тем более лгать! С письмами действительно — анекдот, только смысл этого анекдота совсем не тот, который вы хотели в него вложить. Письмо «москвички» написано рукой Клавдии Ивановны Гладышевой. Той самой дамой, что вам принесла сюда тюльпаны, душевно сочувствуя!

— С чего это!

— Она ведь дамочка вальяжная. Вы к ней со своим мужским вниманием, а она за это с великой охотой под вашу диктовку настрочила письмецо.