Антология советского детектива-37. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Страница 659

— Очень плохо! — ответил Осокин.

— Конечно, плохо, если участковый услышал выстрелы в соседнем доме! И еще одна деталь, зафиксированная в протоколе допроса кого-то из свидетелей. Вы ее, Виталий Серафимович, в протокол занесли, но перепроверять и уточнять не стали.

— Вы это о чем?

— О госте! Гость промелькнул, и больше о нем ни звука.

— Гостил, дескать, и уехал…

— Хозяйка его выгнала, а не уехал!

— Вот именно. Водочкой баловался, кто ж стерпит? Хотя можно заметить, а пока это очень туманно проступает, что именно после этого эпизода началось обострение семейных отношений Охрименко.

— Предмет для ревности? — спросил Пухов.

— Не знаю, — ответил Русанов, — а прояснить надобно! Действуйте, Виталий Серафимович! Но и о своей версии не забывайте! Все, о чем мы здесь говорили, пока без уточнений — только предположения.

Весь путь Охрименко из квартиры и до операционного стола можно было проследить с любого конца. Осокину удобнее показалось начать с рязанской больницы и лишний раз проведать больного.

Больной по заключению врачей чувствовал себя нормально, рана заживала, в поведении не обнаруживал нервозности. Как всегда, был мрачен и неразговорчив.

Больше к нему никто не наведывался, ни цветов не дарил, ни сигарет.

Первое, что попытался выяснить Осокин, это — кто ему принес цветы. Нашли нянечку, что дежурила в тот день на передачах. Она, конечно, не вспомнила бы, кто принес букет и сигареты, если бы речь не шла о ночном смертнике, которого привезли на вертолете. Она показала, что принесла цветы высокая, полная женщина, «разряженная, как на свадьбу». Не очень-то уточняющие личность приметы. Оставалась надежда, что если все же удастся найти «дружественную душу» Охрименко, то опознается по фотографии.

Затем Осокин попросил главного врача рассказать поподробнее о том, как проходила операция.

— Скорее, перевязка, чем операция, — поправил его хирург. — Почему вас волнует ее ход?

— Нам надо установить, в каком состоянии привезли Охрименко. Точнее, не могли бы вы вспомнить: когда его принесли в операционную, был ли он в сознании?

— Во-первых, молодой человек, — начал хирург, — у нас в операционную не приносят, а ввозят. Здесь все были серьезно встревожены: нам же сообщили, что у больного задето пулей сердце. Мы даже связались с Москвой и предупредили о сложной операции. К нам на подмогу даже готовы были вылететь специалисты. В том, что этот человек был в бессознательном состоянии, сомнений не было… Если бы он оказался в сознании, это нас поразило бы! Мы даже не делали рентгеновского снимка перед операцией, так торопились спасти ему жизнь. Я вам больше скажу, признаюсь в своей оплошности. Я не сразу заметил, что у него ранена и рука. Я сразу же начал зондировать рану и поразился, что зонд уперся в ребро. Только тогда наступило прозрение и мы успокоились.

— Как на это реагировал больной?

— Опять наивный вопрос, молодой человек! Но вы не медик, прощаю! В это время он уже находился под общим наркозом. — Мы отвезли его в рентгеновский кабинет. Глазам не поверили. Пуля, едва коснувшись ребер, ушла в ладонь. Пришлось срочно звонить в Москву и извиняться.

Тут Осокин объяснил хирургу, каким образом возникло столь удивительное ранение у Охрименко.

— Ну и ну! — воскликнул хирург. — С такими самострелами мне не приходилось встречаться.

— У вас не было ощущения, что Охрименко находился без сознания из-за сильного опьянения?

— Я и мои коллеги не подумали об этом. Но и от боли он мог потерять сознание. Рана не опасная, но довольно болезненная.

Пришлось допросить всех, кто имел отношение к подготовке операции. Эти допросы ничего не дали. Все утверждали, что он находился в бессознательном состоянии.

Осокин поехал в сельскую больницу, в которую Охрименко был первоначально доставлен на машине «скорой помощи» из Сорочинки. Та же картина. Все в один голос уверяли, что Охрименко был доставлен в бессознательном состоянии. И вот, наконец, на допросе сестра, которая обрабатывала раны антисептическими средствами.

— Без сознания? — переспросила она. — Вроде бы и без сознания, а вот на боль среагировал.

Осокин замер, опасаясь неудачным вопросом нарушить память у свидетельницы. Осторожно спросил:

— На какую боль?

— Я ему раны обрабатывала тампонами. Заметила волосок возле самого края раны. Это всегда опасно. На волоске может оказаться грязь. Я поспешила и дернула волос пинцетом. Он открыл глаза и зло вдруг говорит: «Слышь ты, ведьма старая, аккуратнее! Я тебе не собака!»

— Старая? — переспросил Осокин. — Когда же он мог заметить, что вы пожилого возраста?

— Не знаю! Он лежал с закрытыми глазами…

— Вы никому об этом не сказали?

— Зачем? Все спешили его отправить в область, а потом это уже ни к чему!

Так Осокин получил возможность оценить прозорливость Русанова. Прорыв в логическую цепь, составленную Охрименко, состоялся.

В Сорочинке привыкли к приездам Осокина, не стесняясь подходили полюбопытствовать, как идет расследование. Каким-то образом разнесся слух, что Охрименко убил жену в состоянии невменяемости, и всем не терпелось узнать, будет ли он отвечать по суду. Осокин уходил от расспросов, не удовлетворил он любопытства и участкового. Он попросил его пригласить понятых и проводить в квартиру Охрименко, чтобы установить, что могли услышать соседи, когда встретились супруги Охрименко после разлуки.

Осокин, участковый и понятые устроились в квартире Охрименко в ожидании, когда жильцы начнут возвращаться с работы.

Сначала были слышны только шумы на улице. Но вот отчетливо пробили стенные часы «кукушка».

— Это в шестой квартире! — пояснил участковый. — Хозяина квартиры вы допрашивали… Он еще о его госте говорил…

Осокин сделал знак, чтобы тот помалкивал.

Настал час возвращения жильцов с работы. Беспрестанно хлопали входные двери в подъезде, затем слышались шаги по лестнице. Если бы Осокин не прислушивался ко всему специально, быть может, этот звук и не был бы назойливым. Каждый удар двери на пружине отдавался в голову. Осокин ждал, когда зазвучат голоса.

И услышал. Сначала щелчок ключа в замке, через минуту донеслась музыка из радиоприемника, а затем послышался шум воды. Музыка оборвалась, «Маяк» передавал новости. Репродуктор явно был включен не на полную мощность, но Осокин отчетливо различал некоторые слова и даже фразы в устах диктора. Голос диктора заглушили шаги по лестнице, затем уже более отдаленный щелчок замка на лестничной площадке. Это уже на противоположной ее стороне. Через стену донеслись голоса ближайших соседей.

Осокин справился в своей записной книжке. Соседа через стену он допрашивал одного из первых, он был в числе тех, кто вошел с участковым в квартиру Охрименко.

Результаты следственного эксперимента на окружающую слышимость Осокин отразил в протоколе и тут же вместе с участковым направился к соседу.

Открыл хозяин. Он радушно пропустил их в квартиру.

— Еще какие-либо уточнения?

— Надо кое-что уточнить! — пояснил Осокин. — Только очень осторожно, чтобы не сбить вашу память. Посидим, подумаем?

— Посидим, подумаем! — согласился сосед и провел гостей в столовую.

— Та комната смежная с квартирой Охрименко? — спросил Осокин.

— Нет! Его столовая имеет смежную стену с нашей кухней.

Сосед позвал жену и попросил согреть чаю.

— Чаю я с удовольствием выпью, — сказал Осокин. — Спасибо…Никак не могу установить, перед тем, как Охрименко начал стрелять, не было ли у него с женой ссоры.

Хозяйку звали Ниной Борисовной. Осокин это знал из своего списка. Ее он не допрашивал, вроде и не было нужды, ведь она в квартиру Охрименко в тот день не заходила. И вдруг — вот оно! Нина Борисовна заметила мужу:

— Ты же пришел домой позже Охрименко…

— Почему вы это заметили? — мгновенно спросил Осокин, сейчас же сопоставив в сознании показания соседа, что он услышал выстрелы из столовой, когда ужинал.