Андрей Кончаловский. Никто не знает... - Страница 42

упрямо находит девочку, несмотря на все грозные предостережения своего напуганного Вани.

Тяга деревенской бабы к дитю не что иное, как опять-таки инстинктивная попытка

отвоевать право частной семейной жизни в коммунальном общежитии Страны Советов. Образ

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

79

ребенка как обещание некой будущей, возможно лучшей, чем настоящая, во всяком случае

живой, жизни так или иначе присутствует в сюжете едва ли не всех картин Кончаловского.

В «Ближнем круге» ребенок, по словам историка кино Евгения Марголита, «запускает

действительный сюжет вещи».

«Если хотите, действительные похороны Сталина состоялись не в марте 1953 года на

Красной площади, но на экране — в фильме Андрона Михалкова-Кончаловского «Ближний

круг» в ноябре 1992 года, когда, освободившись от присутствия всеобщего Отца, от страха,

который легче было бы объяснить себе как любовь к великому вождю, Иван Саньшин

бросился-таки к несчастной Кате Губельман, вытаскивая ее из костоломки, из коллективного

детоубийства, называемого в этой Системе общественной жизнью, уговаривая девочку идти…

куда? — домой, в тепло. Пришествие ребенка, пришествие Дитяти — не державного —

человеческого — завершается актом удочерения как воскрешением героя. Частный человек

отбирает у Державы родительские права. Здесь ищут не ту улицу, которая ведет к храму, но ту,

которая ведет к дому. На этот сюжет, на эту элементарность надо было решиться…»

И в «Ближнем круге», и в «Утомленных солнцем», и в «Хрусталев, машину!» Алексея

Германа коммунальное общежитие, которое возводила тоталитарная Система, населяя его

своими «детьми», — образ исторически изжитого, омертвевшего существования.

В «Ближнем круге» и Кончаловский подводит жирную черту под нашим «сталинским»

прошлым. Но в противовес своему брату он опирается не на миф чаемых единения и тепла, а на

реальное, восстающее из лагерной пыли и пепла семейное единство конкретных людей.

Единство добывается в страдании и преодолении.

Именно так Иван Саньшин выпадает из порожденного им и такими, как он, режима. В нем

говорит безотчетное стремление спасти девочку как свое, личное дитя, защитить, уберечь

стенами своего, частного дома от катка уже фактически мертвой системы.

В финале картины Иван вытаскивает Катю из сталинской «Ходынки», привлекает к себе и

называет дочкой. Вот когда героя настигает прозрение, вырывая из «ближнего круга» смерти:

нельзя любить вождей больше, чем себя, своих детей, родителей, жену. Это слепота крепи — от

страха. Сын за отца и отец за сына отвечают! В этот момент Саньшин становится бесстрашно

ответственным отцом, восстает из мертвых. Блеклое небо, переполосованное еще голыми

ветками дерев, небо, к которому обращает свое с надеждой вопрошающее лицо Иван, и есть

оттаивающая натура. Под этим неласковым небом начинается путь живого Ивана. Но только

начинается! Произошло ли это с его прототипом?

Одна из главных претензий критики к фильму состоит в том, что он явился тогда, когда

«пресловутая сталинская тема навсегда отошла в прошлое», была «исчерпана до донышка». Что

же, «Ближний круг» безнадежно запоздал? В ответ на эти претензии автор картины сказал:

«Видите ли, я никогда не снимаю кино вовремя. Я не попадаю во время. Но когда мне говорят,

что «Ближний круг» опоздал, то я, грешным делом, думаю: а не рано ли я его снял? Это ведь

фильм не о Сталине и даже не о сталинизме. Это фильм о русском характере и его

неистребимой тяге к сильной руке. Вот и сейчас все просят-требуют Хозяина. Так что я не

считаю, что это фильм о прошлом. Он о будущем».

Кончаловский действительно снимает «не вовремя», поскольку всегда оказывается на

сломе времен, на границе между уже уходящим и едва мерцающим приходящим. Он

проскакивает застывший в форме «настоящего» временной промежуток.

Недальновидность критики вызывает удивление. Оглянитесь на кинематографическое

десятилетие, предшествующее появлению «Ближнего круга». Там мы не найдем ничего в русле

«сталинской» темы, что можно было бы поставить вровень с картиной Кончаловского —

прежде всего по глубине и значимости затронутой проблемы «иванизма». Но и впереди ничего

нет равного по серьезности и глубине, кроме, может быть, картины Алексея Германа

«Хрусталев, машину!» (1998). Ни одна картина, кроме этой, в последовавшие после «Ближнего

круга» два десятилетия не «дотягивает» как образ нашего «крестьянского» мировидения,

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

80

травмированного нашим же семидесятилетним социализмом.

Тогда, когда вышел «Ближний круг», его создателю очень хотелось думать, что

воскрешение, происходящее с его героем в финале, происходит со всем народом в реальной

истории. Собственно, об этом он и хотел сказать в картине. Ему казалось, что наступает

историческое мгновение, когда народ обретает «чувство вины».

«В день начала путча, когда мы сидели на «Мосфильме», а мимо окон проезжали военные

машины, — рассказывал режиссер, — я сказал Джеми Гамбрелл, приехавшей специально из

Штатов готовить с нами книгу к выходу «Ближнего круга»: «Ты понимаешь, что сейчас

творится история». Чувствовалось, что именно сейчас, в эти минуты, происходит нечто

колоссально меняющее жизнь всего мира. Крах, конец великой мечты. И начало чего-то нового,

пока неведомого…»

Очень скоро Андрей покинет страну, куда он приехал из Лондона, где проживал в это

время. Приехал на перезапись, и надо было возвращаться, чтобы закончить картину. Как раз

перед отъездом в Англию он с братом Никитой сидел на кухне — 20 августа 1991 года, в день

своего рождения.

«…Никита, возбужденный, забежал всего на двадцать минут, у него в машине автомат и

противогаз — он приехал из Белого дома и сейчас же вернется в Белый дом — защищать

демократию……В его глазах светилась решимость. Он сделал свой выбор… Политика уже

стала для него делом серьезным и настоящим. Думаю, его очень увлекало ощущение, что теперь

в политике вовсе не обязательно быть членом партии, бывшим секретарем райкома или

директором завода. В политику мог прийти любой, кто чувствовал в себе силу стать политиком.

Он ее чувствовал.

На мой взгляд, идти в Белый дом было бессмыслицей, чистым безумием. Мы обнялись,

перекрестили друг друга. Он уехал.

На следующий день я улетел в Лондон. На прощание телевидение взяло у меня интервью

в аэропорту, которое безобразно обкромсало, пустило в эфир лишь слова о том, что я уезжаю,

потому что боюсь. Действительно, боялся. За жену, за новорожденную дочь, за судьбу

неоконченной картины. Страх — самое нормальное, естественное чувство…»

А что чувствовали Шаляпин, Рахманинов, Бунин, когда покидали вздыбленную

революцией Россию?

Часть третья Сотворение мира. Тезис

Пока не требует поэта

К священной жертве Аполлон,

В заботах суетного света

Он малодушно погружен…

А. Пушкин, 1827 г.

Глава первая Первый учитель

…Но будьте терпеливы, господин Ланцелот. Умоляю вас — будьте

терпеливы. Прививайте. Разводите костры — тепло помогает росту.

Сорную траву удаляйте осторожно, чтобы не повредить здоровые

корни. Ведь если вдуматься, то люди, в сущности, тоже, может быть,

пожалуй, со всеми оговорками, заслуживают тщательного ухода…

Евгений Шварц. Дракон. 1941 г.

1

Виктор Петрович Филимонов: ««Андрей Кончаловский. Никто не знает. .»»

81

Диву даешься, насколько насыщенными оказались вгиковские годы для Андрея! Он