Тихий Дон. Книга вторая - Страница 93

Изменить размер шрифта:
ропалил. Ого! Он, брат, зубец! - не без хвастливости произнес Чикамасов последнюю фразу и радостно засмеялся в темноту: - Ты, Митрич, не видал его? Нет? Жалко. Гутарют, у него башка агромадная. - Покашлял, выпустил через ноздрину рыжий сноп дыма и, докуривая цигарку, продолжал: - Во каких бабы побольше бы родили. Зубец, пра! Он ишо не одному царю перекрут сделает... - И вздохнул: - Нет, Митрич, ты не спорий со мной: Ильгич-то - казак... Чего уж там тень наводить! В Симбирской губернии таких и на кореню не бывает.

Бунчук промолчал, долго лежал, улыбаясь, не закрывая глаз.

Уснул не скоро, - его и в самом деле густо обсыпали вши, расползлись под рубахой огневой, нудной чесоткой; рядом вздыхал и скреб тело Чикамасов, отпугивала дремоту чья-то фыркающая беспокойная лошадь. Он совсем уже было заснул, но неполадившие лошади подрались, затопали, зло взвизжались.

- Балуй, дьявол!.. Тр-р-р! Тр-р-р, проклятый!.. - заспанным тенорком вскричал вскочивший Дугин и чемто тяжелым ударил ближнюю лошадь.

Бунчук, одолеваемый вшами, поворочался, перевернулся на другой бок и, с досадой сознавая, что сон ушел надолго, стал думать о завтрашнем митинге. Пытался представить себе - во что выльется противодействие офицеров, усмехнулся: "Сбегут, наверное, если казаки дружно запротестуют, а впрочем, черт их знает! На всякий случай договорюсь с гарнизонным комитетом". Как-то непроизвольно вспомнил эпизод из войны, атаку в октябре 1915 года, а затем память, словно обрадовавшись, что направили ее на знакомую, утоптанную тропу, настойчиво и злорадно стала подсовывать обрезки воспоминаний: лица, безобразные позы убитых русских и немецких солдат, разноголосую речь, бескрасочные, стертые временем куски виденных когда-то пейзажей, невысказанные, почему-то сохранившиеся мысли, внутренне еле ощутимые отзвуки канонады, знакомый стук пулемета и шорох ленты, бравурную мелодию, красивый до боли, чуть блеклый рисунок рта любимой когда-то женщины и опять клочки войны: убитые, осевшие холмики братских могил...

Бунчук засуетился; приподнявшись, сел, вслух сказал или только подумал: "До смерти буду носить вот эти воспоминания, и не я один, а все, кто уцелеет. Искалечили, надругались над жизнью!.. Проклятые! Проклятые!.. Вы и смертью не покроете свою вину!.."

И еще вспомнил двенадцатилетнюю Лушу, дочь убитого на войне петроградского рабочего-металлиста, приятеля, с которым некогда вместе работали в Туле. Вечером шел по бульвару. Она - этот угловатый, щуплый подросток - сидела на крайней скамье, ухарски раскинув тоненькие ноги, покуривая. На увядшем лице ее - усталые глаза, горечь в углах накрашенных, удлиненных преждевременной зрелостью губ. "Не узнаете, дяденька?" - хрипло спросила она, улыбаясь с профессиональной заученностью, и встала, совсем по-детски беспомощно и горько заплакала, сгорбясь, прижимаясь головой к локтю Бунчука.

Он чуть не задохнулся от хлынувшей в него ядовитой, как газ, ненависти; бледнея, заскрипел зубами, застонал. После долго растирал волосатуюОригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com