Тихий Дон. Книга первая - Страница 56

чке, мужской голосок:

Потерял, ух, растерял, ух,

Я свой голосочек.

Ой, по чужим садам летучи,

Горькую ягоду-калину клюючи.

- Гуляем, люди добрые!..

- Баранинки опробуй.

- Прими лапу-то... муж, вон он, глядит.

- Горь-ка-а-а!..

- Дружко развязный, ишь со свахой как обходится.

- Ну, не-е-ет, ты нас баранинкой не угощай... Я, может, стерлядь им... И буду исть - она жир-на-я.

- Кум Прошка, давай стременную чекалдыкнем.

- Так по зебрам и пошел огонь...

- Семен Гордеевич!

- А?

- Семен Гордеевич!

- Да пошел ты!

В кухне закачался, выгибаясь, пол, затарахтели каблуки, упал стакан; звон его потонул в общем гуле. Григорий глянул через головы сидевших за столом в кухню: под уханье и взвизги топтались в круговой бабы. Трясли полными задами (худых не было, на каждой по пять-семь юбок), махали кружевными утирками, сучили в пляске локтями.

Требовательно резнула слух трехрядка. Гармонист заиграл казачка с басовыми переливами.

- Круг дайте! Круг!

- Потеснитесь, гостечки! - упрашивал Петро, толкая разопревшие от пляса бабьи животы.

Григорий, оживившись, мигнул Наталье.

- Петро зараз казачка урежет, гляди.

- С кем это он?

- Не видишь? С матерью твоей.

Лукинична уперла руки в боки, в левой - утирка.

- Ходи, ну, а то я!..

Петро, мелко перебирая ногами, прошел до нее, сделал чудеснейшее коленце, вернулся к месту. Лукинична подобрала подол, будто собираясь через лужу шагать, - выбила дробь носком, пошла, под гул одобрения, выбрасывая ноги по-мужски.

Гармонист пустил на нижних ладах мельчайшей дробью, смыла эта дробь Петра с места, и, ухнув, ударился он вприсядку, щелкая ладонями о голенища сапог, закусив углом рта кончик уса. Ноги его трепетали, выделывая неуловимую частуху коленец; на лбу, не успевая за ногами, метался мокрый от пота чуб.

Григорию загородили Петра спины столпившихся у дверей. Он слышал лишь текучий треск кованых каблуков, словно сосновая доска горела, да взвинчивающие крики пьяных гостей.

Под конец плясал Мирон Григорьевич с Ильиничной, плясал деловито и серьезно, - как и все, что он делал.

Пантелей Прокофьевич стоял на табуретке, мотал хромой ногой, чмокал языком. Вместо ног у него плясали губы, не находившие себе покоя, да серьга.

Бились в казачке и завзятые плясуны, и те, которые не умели ног согнуть по-настоящему.

Всем кричали:

- Не подгадь!

- Режь мельче! Ух ты!..

- Ноги легкие, а зад мешается.

- Сыпь, сыпь!

- Наш край побивает.

- Дай взвару, а то я.

- Запалился, стерьва. Пляши, а то бутылкой!

Пьяненький дед Гришака обнимал ширококостную спину соседа по лавке, брунжал по-комариному ему в ухо:

- Какого года присяги?

Сосед его, каршеватый, вроде дуба-перестарка, старик, гудел, отмахиваясь рукой:

- Тридцать девятого, сынок.

- Какого? Ась? - Дед Гришака оттопыривал морщинистую раковину уха.

- Тридцать девятого, сказано тебе.

- Чей же будете? Из каких?

- Вахмистр БаклановскогоОригинальный текст книги читать онлайн бесплатно в онлайн-библиотеке Knigger.com