Игра слов - Страница 2

Но искра – еще не огонь.

Так, проблески.

Мерцание, до поры до времени малопонятное.

Может, конечно, и полыхнуть, но чаще – тупо почадит, да и перестанет безо всякого тебе объяснения причин.

Природа, мать ее через все сущее.

Молодость.

Против нее не попрешь.

Но это – я сейчас понимаю.

Как модно писать в соответствующей мемуарной, блин, на фиг, литературе: «я-нынешний», ага…

…А тогда, после очередного жаркого обсуждения подборки чужих стихов, «я-прежний», напротив, ни о чем таком не думал, а просто старательно отвлекал дежурную в холле редакции журнала «Юность», где оное обсуждение и происходило.

Студия Кирилла Ковальджи, прошу любить и жаловать.

Одна тысяча девятьсот восемьдесят второй год.

Весна, блин…

…Отвлекал старательно и успешно, образ интеллигентного мальчика из хорошей семьи мне давался, врать не буду, куда легче, чем остальным «членам молодого столичного поэтического сообщества».

Мне даже играть его не надо было: стоило только на секунду сосредоточиться, на время перестать быть «продвинутым молодым московским поэтом» и вернуться в свое обычное повседневное состояние.

На очень короткое время.

Достаточное для того, чтобы отнюдь не претендующий на интеллигентность Вовка Вещевайлов спиздил у несчастной старушки очередной жизненно необходимый вышеуказанному поэтическому сообществу стакан…

…Потом – о, «потом» было заранее известно и предсказуемо, как неизбежен и предсказуем был, согласно документам партии и ее передового молодежного отряда, крах мирового империализма.

Быстрый сбор всех имеющихся в наличии у желающего выпить народа, уж простите за невольную тавтологию, наличных средств. Короткий и выверенный за время предыдущих рейсов маршрут с Маяковки на Пушку.

До единственного работающего по позднему вечернему времени спиртосодержащего универмага «Елисеевский».

Можно, конечно, и пешочком было пробежаться, благо недалеко, но – лучше на метро. Одну станцию, от «Маяковской» до недавно открытой «Горьковской», по зеленой, как сама наша молодость, линии.

Так быстрее.

Если не успеешь – придется идти на поклон к таксистам.

А у них, сцуко, – дорого.

Это на окраинах, в парках, таксисты берут рубль или полтора «сверху», в центре и на вокзалах ломят иной раз чуть ли не две цены. В «Елисеевском» за те же деньги, что у таксеров уйдут на две «Русских» с тусклой, будто вытершейся, этикеткой, можно было целых три «Пшеничных» по 0,7 приобрести.

Или четыре «Посольских» по 0,5.

Или – еще какую-нибудь «Казачью особую».

Ну а если денег народ набрал прилично, – можно разжиться и отчаянно пахнущим клопами «старшим лейтенантом» какого-нибудь не шибко в те благословенные времена котируемого кизлярского коньячного завода.

Это сейчас дагестанские напитки стали коньяками называть, в ту пору от них даже молодые русские поэты отчаянно шарахались.

Типа как помойные коты при приближении тетечки из санэпидемстанции.

До тех пор, разумеется, пока оставалась надежда затариться портвешком элитного класса «Агдам» (вполне годились и «три семерки»), ящиком ядреного «сухаря» или не сильно паленой «беленькой».

Если надежды не оставалось – пили все, что горит.

Потом читали друг другу дурные большей частью стихи и старательно разбивались по парам, чтобы под эти же самые стишата и потрахаться. Рифмы в кратких перерывах между фрикциями – возбуждали не хуже неизвестной в то благословенное время «Виагры».

Хотя, врать не буду, и сейчас пока что без нее, родимой, справляемся…

…Сам я тогда в «Юности» обсуждения собственной «подборки», понятное дело, не удостаивался.

Куда мне!

Там блистал «метафорист» Парщиков, забегал иногда вечно пьяный «старший матрос Еременко», мрачно посиживал казавшийся живым классиком Ваня Жданов, выпустивший к тому времени свою первую книжку.

А это, извините, – ого-го какой рубеж по тем временам и нравам.

Особенно если учесть, что власть предержащие «метафористов», как и любых прочих «абстакцистов», – не просто не жаловали, но и считали, вслед за обожаемым «шестидесятниками» «архитектором Оттепели» и «предтечей перестройки» Никитой Сергеевичем Хрущевым, – исключительно пидарасами.

А Жданов – все равно издал!

Классик, чего уж там.

Живой, можно сказать.

Хотя и – не всегда.

От количества портвейна зависит, до визита в «Юность» употребленного.

Ага.

Да и стихи писал хорошие, некоторые до сих пор помню.

Там, у Ковальджи, даже наш с Вещевайловым юношеский кумир Игорь Афонин проходил исключительно по разряду «молодых-небездарных», чего уж тут говорить про какого-то десятиклассника, старательно и отчаянно всем окружающим врущего про то, что он студент незнамо какого вуза.

Ага, попробуй тут не соври.

Не то что ночью ни на один флэт не впишут, так еще и портвейна не нальют, гады, сославшись на молодость и подсудность деяния.

А портвейна, врать не буду, хотелось.

Постоянно.

Почти так же сильно, как читать понимающему и благожелательно настроенному к сему непростому процессу человеку свои неловкие до поры до времени вирши. Больше хотелось только любви какой-нибудь из вечно трущихся неподалеку продвинутых окололитературных дамочек.

Ну, если не любви, так хотя бы просто потрахаться.

Совсем немало для учащегося играть словами школьника.

Кстати.

Именно за эти, несовершенные тогда, но уже действенные навыки «игры в слова», я должен быть благодарен судьбе: юношеских прыщей, ласково именуемых «хотюнчиками», у меня не было – ни тогда, ни после.

Никогда.

Принципиально.

Отродясь.

Большинство женщин и вправду любят ушами, я это, будучи не по годам прагматичным мальчиком, – очень быстро усвоил.

И – качественно.

Ну да, и – пользовался, разумеется.

Самым постыдным образом.

До сих пор при некоторых воспоминаниях даже и покраснеть немного хочется – ненадолго.

Бережному отношению к людям меня тогда жизнь, увы, – не обучала.

Зато потом…

…Ну да ладно.

Дуры эти бабы, конечно, – но их ведь все равно не переделаешь. А за сиську подержаться – уж очень хотелось.

До изнеможения.

Вот и хватал, что дают.

Ну а завистливых взглядов переполняемых гормонами ровесников и прочих, господи прости, одноклассников, – я предпочитал до поры до времени не замечать…

…Когда я впервые влюбился, почему-то не помню.

Кажется, это было в первом классе, причем очертания предмета обожания передо мной сейчас как в тумане.

Кажется, у нее были два хвоста и веснушки, причем хвосты были – пламенно рыжими. Кажется, ее звали Лена.

А вот как влюбились первый раз в меня, я помню уже весьма и весьма отчетливо и, врать не буду, качественно, ибо произошло сие событие, как бы это помягче сказать, в возрасте куда более зрелом.

После восьмого, если склероз не изменяет, класса.

Ага.

Точно.

Олимпиада еще в тот год была, мы ее по телевизору смотрели…

Хотя, может, – и раньше влюблялись, вот только мне об этом вопиющем факте ни фига ни разу не докладывали почему-то.

Сам же я в те прекрасные годы на эту тему, ну – совершенно не заморачивался.

Тайны плоти, разумеется, – влекли.

А вот загадочный мир высоких чувств и страстей проходил мимо меня.

И, мнится, – слава богу.

А то у меня и до этого страшного открытия с нервной системой не все хорошо было. Как у любого мальчика, искренне играющего в слова и словами, заставляя их выстраиваться совершенно особым и непрактичным, с точки зрения повседневной жизни, порядком.

А если б еще и любовь какая несчастная свалилась – все, сипец светлым и незамутненным никакой такой гадостью воспоминаниям о славном пионерском детстве.

Лучше сразу в концлагерь…

…Но тут – девушка сама открылась.

И – тоже рыжая, что характерно.

Видимо – судьба.